Детство, детство, ты куда летишь?
В детстве я сначала была очень толстой девочкой, а потом меня покормили протухшими абрикосами, и у меня случился понос. Трехнедельный. Опустошающий. Взрывной. Непредсказуемый. Я быстро сдулась и стала похожа на шарпея. Резиновая, так сказать, Зина. Суки — тогда в нашей стране еще не продавали крэмов от растяжек, а от детского мои складки начинали блестеть и еще больше привлекали внимание. Потом понос закончился, и началась ветрянка. Мои складки покрылись пупырышками и зеленкой. Через три дня после начала болезни какая-то стерва-дерматолог сказала, что у меня стригущий лишай и меня побрили налысо. Сразу после этого выпало два передних молочных зуба. Мальчишки во дворе назвали меня... Уебищем и поставили мне фингал. В этот же день к маме приехали родственники из Америки и предложили продать меня на органы.

Отрочество.

Меня лишили девственности ржавой трубой подонки из заводских казарм. Вру, конечно, на жалость давлю. Меня никто не хотел лишать девственности хотя я делала все, чтобы напороться на парней из заводских казарм. Я надевала красное белье и ходила гулять на заброшенные пустыри, где тусовались местные маргиналы. После моего первого появления рядом с костром основная часть этих маргиналов стала глубоко верующими людьми — я сильно страдала от угревой сыпи, а помада, которой я накрасила губы, чтобы завлечь насильника, размазалась до ушей. Пламя костра эффектно подчеркнуло мое обаяние — вожак маргиналов даже обосрался (у него потом и в психушке кличка была Срач). Суки, зародили во мне комплекс. Отрочество кончилось в 14 лет. Физрук напился, накрыл мне лицо тряпкой и трахнул меня, приговаривая: «Господи прости, говорят, это от прыщей помогает».
Не помогло.

Юность.

Я училась на маляршу, а он на монтера. Мы встречались в коридоре, и мое сердце билось сильнее, и сфинктер сжимался от прилива чувств. У него были богатые золотые зубы и мопед, а я была просто телкой с малярного курса. На новогодней дискотеке я пригласила его на танец: было темно, и он согласился. Я была на седьмом небе! Мое счастье разбилось о цветомузыку: блядская лампа осветила мою вожделенную улыбку. Он отпросился у меня в туалет и не вернулся.
Я поняла, что влюблена по уши: или он, или никто. Никто у меня уже было, теперь мне нужен был он. Я сидела в засаде в коридоре — он стал прогуливать лекции, я начала дежурить в его подъезде — соседи скинулись на кодовый замок и приказали дворнику стрелять солью в девочку с жоповидным лицом. Я стала писать ему письма — он подумал на другую бабу, и они начали встречаться. Мое сердце было разбито. Я не могла жить без этого чувака. Он стал смыслом моей жизни. Я готовилась к самоубийству на его свадьбе.
На весенней дискотеке все нажрались и пошли в соседний парк блевать на природу. Через два часа мой кумир лежал в одних трусах, широко раскинув ноги, и спал рядом с волосатой жопой однокурсника. Его бурые яйца вывалились из несвежих семейников, над ними летал небольшой рой весенних мух. Как он был прекрасен!
Через месяц он отравился техническим спиртом, я перевлюбилась в трудовика.
— Дуня, хочешь принять участие в спектакле? —Я чуть не сдохла от счастья прямо в кабинете физички, которая руководила школьным театральным кружком и готовила спектакль к пятидесятилетию дня победы. — Нам нужна мать солдата, ты как раз похожа на горестную старуху, а из твоих прыщей мы сделаем шрамы от фашистских пыток. Репетиция завтра.
В сцене у меня не было не единого слова: по сценарию в избу приносили мертвого солдата, а его мать (то есть я) склонялась над ним в горе. В это время звучала тревожная музыка из аккордеона физрука, а физичка в платье из портьеры читала стих о материнском горе. На репетициях я влюбилась в своего сына: физичка настаивала на эмоциональном контакте, сын настаивал на смене матери. Я решила покорить его актерской игрой — по ночам я репетировала горе стоя над спящим отчимом, проснувшийся не вовремя отчим пересрал спросонья, потом нажаловался матери, что в школе ставят спектакль о вурдалаках и поставил замок на дверь в их спальню.
Физичка отметила мои актерские успехи, солдат отметил мою мрачную решимость и стал бояться. В день спектакля я попросила у физички разрешения усилить сцену материнским поцелуем. Физичка умилилась и мы развили сцену поцелуя
падением на грудь солдата и молчаливыми материнскими объятьями.
Сцена. Зал. Вносят сына. Физрук начинает наяривать на аккордеоне. Труп сына чует неладное и косится с ужасом на мать... Сдавленный хрип "сссуки!.." тонет в аплодисментах и физичкиных стихах.
Он потом меня побил, но это его не спасло: все равно все видели, как мертвый солдат на сцене обоссался...